10 лет назад среди экспертов в области космонавтики был популярен термин «вторая космическая гонка». Введенный президентом США Дж. Бушем-младшим в 2004 г., он обозначил новый виток соперничества великих держав за изучение ближнего и дальнего космоса. Соединенные Штаты выдвигали амбициозные проекты в области непилотируемого изучения объектов Солнечной системы (включая Солнце) и организации пилотируемых полетов к Луне и Марсу. Россия активизировала работы по ГЛОНАСС и выдвигала параллельные NASA проекты изучения дальнего космоса, которые, однако, были менее затратными с точки зрения бюджетных расходов. Китай организовал первый пилотируемый полет в ближний космос, быстро наращивал спутниковую группировку и разрабатывал собственную программу изучения Луны и Марса. Европейское космическое агентство (ЕКА) создавало грузовые непилотируемые корабли типа «ATV» и приступило к реализации проектов картографирования Луны, Марса, Венеры и спутников Юпитера. Космические страны «второго плана» — Япония, Индия, Бразилия, Южная Корея, Новая Зеландия и даже Иран — с различной степенью успешности пытались создать собственные суборбитальные ракеты-носители. В моду вошли работы [1] , авторы которых сравнивали эти проекты с «первой космической гонкой» СССР и США 1960-х гг.

Несколько лет космические державы пытались действовать в духе 1960-х гг. Между ними началось напряженное соперничество за звание первопроходца в изучении поверхности Луны, Марса, Венеры, Меркурия, газовых планет и даже Солнца. В ближнем космосе Россия возобновила прерванное в 1995 г. развертывание системы ГЛОНАСС. Другие страны также выдвинули проекты создания систем «Галилео» (ЕКА), «Бэйдоу» (Китай), «Quazi-Zenith» (Япония), IRNSS (Индия). Соперничество мирных космических программ дополнялось военными программами великих держав — от проектов администрации Дж. Буша-мл. создать космический эшелон ПРО до американских и китайских испытаний противоспутникового оружия.

Однако в начале 2010-х гг. все космические державы резко сократили масштабы своих исследовательских программ. Это позволило экспертам заявить об окончании «второй космической гонки». Но в целом «вторая космическая гонка» не изменила соотношения сил в космосе. Космические державы, как и до ее начала, делятся на пять групп:

— страны, обладающие полным спектром космических технологий (США, Россия, КНР);

— страны, способные реализовать отдельные космические проекты (ЕКА, Франция, Япония, Индия);

— страны, создающие потенциал для будущих космических программ (Бразилия, Иран, Южная Корея, Новая Зеландия);

— страны, сотрудничающие в космических проектах с другими космическими державами (Аргентина, Венесуэла, Израиль, Индонезия, Вьетнам, Таиланд и т.д.);

— страны, поставляющие на международный рынок отдельные ракетные технологии (Украина, Белоруссия, Пакистан).

Шестилетняя стагнация, последовавшая за окончанием «второй космической гонки», объяснима и закономерна — космические державы фактически осознали предел своих научно-технических возможностей.

Соединенные Штаты сосредоточились на изучении дальнего космоса (прежде всего — картографировании планет Солнечной системы) с помощью непилотируемых аппаратов. NASA пока удерживает лидерство в этой сфере. Однако в первой половине 2010-х гг. оно сократило подобные проекты ввиду их высокой себестоимости и отсутствия немедленных окупаемых результатов. Обратной стороной этих успехов стало «проседание» США в ближнем космосе, где их космическая деятельность оказалась во многом зависимой от России. Создать новое поколение пилотируемых космических кораблей для изучения ближнего космоса, несмотря на громкие заявления, американцам пока не удалось.

Стагнация 2012–2018 гг. выявила стратегическую трудность для США — NASA стала постепенно терять привычную роль мирового лидера в области космонавтики. 10 лет назад другие космические державы, включая Россию, расставляли свои космические приоритеты по модели NASA, насколько им позволяли это финансовые и научные ресурсы. Теперь появилось ощущение, что США «не потянули» заявленные ими в 2004 г. задачи. Призыв президента Д. Трампа [2] возобновить космическую гонку, прозвучавший в декабре 2017 г., пока остался без каких-либо реальных последствий. Американское лидерство в области непилотируемой космонавтики и изучения дальнего космоса пока сохраняется, но другие государства все больше определяют космические приоритеты, не обращая внимания на действия NASA. Теоретически, у них появляется перспектива реализовать прорывные проекты без оглядки на действия американцев.

Россия сохраняет за собой лидерство в области пилотируемых космических полетов, и в обозримой перспективе российские корабли типа «Союз» останутся единственным средством доставки космонавтов на МКС. Россия имеет вторую по численности после США спутниковую группировку [3]. Ей удалось весной 2012 г. вывести систему ГЛОНАСС на штатное расписание 1995 г. и сохранить практически монополию на космические полеты, а также лидерство на рынке коммерческих запусков. Но успехи России в области космонавтики пока связаны с достижениями советского ВПК, прежде всего — ракетно-космической промышленности, а успехи Роскосмоса — с модернизацией пилотируемых космических кораблей типа «Союз», спутников связи и созданием легких ракет-носителей «Стрела» и «Рокот» на основе ликвидированных по условиям Договора СНВ-1 (1991 г.) тяжелых МБР типа УР-100Н. Россия, замкнувшись на вопросах изучения ближнего космоса, оказалась в стороне от изучения дальнего космоса. Неудачи «лунных», «марсианских» и «венерианских» проектов Роскосмоса особенно диссонируют с успехами (пусть и ограниченными) не только США, но даже Китая и Японии.

Есть и другая проблема. В 1960-х гг. (а фактически — в конце 1940-х гг.) советское руководство совершило ряд стратегических ошибок в развитии электронно-вычислительной техники. Эти ошибки привели к отставанию СССР от США, стран Западной Европы и Японии в сфере информационно-коммуникационных технологий. Советская военная промышленность, конечно, обладала большим потенциалом для совершенствования существующих видов вооружений. В 1990-х гг. были заложены программы развития электроники специального и двойного назначения. С 2005 г. Российская Федерация возобновила работы по модернизации этих отраслей. Однако фундаментальные причины отставания России в сфере электронно-вычислительной техники пока не ликвидированы. Отсюда сохраняющийся разрыв между Россией и США, а, отчасти, и странами ЕС в области спутникостроения и создания систем изучения дальнего космоса.

КНР также исчерпала потенциал для «космического рывка», заложенный в начале 2000-х гг. Китай сумел стать третьей космической державой, совершив пилотируемые полеты, испытал противоспутниковое оружие, создав национальную орбитальную станцию и реализовав проекты по запуску непилотируемых автоматических станций к Луне. Китай ведёт разработку перспективных многоразовых транспортных космических систем следующего поколения типа «Шэньлун», однако у него сохраняется как минимум два ограничения. Первое — высокая зависимость от российских ракетно-космических технологий, доступ к которым и сделал совершение рывка возможным; второе — отсутствие собственной школы фундаментальных наук. «Потолком» КНР пока оказался вход на уровень достижений СССР и США 1970-х гг.

Космические державы «второго эшелона» пока находятся в состоянии стагнации. ЕКА заморозило не только проекты самостоятельного освоения дальнего космоса, но даже не довело до конца процесс создания собственной глобальной системы навигации и связи «Галилео» [4] по аналогии с американской «NAVSTAR» и Российской ГЛОНАСС. Хотя в декабре 2016 г. система «Галилео» была введена в эксплуатацию, она доступна пользователям в режиме «начальной эксплуатационной производительности», то есть не может самостоятельно обеспечивать круглосуточное глобальное покрытие и компенсируется данными спутников системы «NAVSTAR». Япония в 2010 г. фактически заморозила свои масштабные проекты в дальнем космосе, переформатировав их на запуск метеорологических спутников. Последним успехом Индии стал вывод в 2014 г. на марсианскую орбиту аппарата «Мангальян», но все эти достижения были реализацией проектов, заложенных в первой половине 2000-х гг.

В этой связи в развитии космических программ до 2024 г. вряд ли следует ожидать каких-либо серьезных прорывов. Ни одна из космических держав (включая США) на сегодняшний день не реализует научно-исследовательских проектов, сопоставимых со «второй космической гонкой» 2004–2011 гг. В период 2019–2022 гг. возможен только запуск подобных проектов, однако их практическая реализация может принести результаты только к концу 2020-х гг. Космические державы «второго эшелона» на сегодняшний день просто не имеют научно-технического потенциала для самостоятельной реализации масштабных космических проектов. Поэтому на период до 2024 г. речь может идти только о, например, завершении развертывания ЕС системы глобальной навигации и связи «Галилео»; завершении развертывания КНР региональный системы навигации и связи «Бэйдоу»; расширении китайской спутниковой группировки; совершенствовании NASA марсоходов и запуске непилотируемых станций к Луне; реализации Россией проекта «Луна-25» — создании автоматических станций, способных изучать лунную поверхность (в мае 2018 г. срок его реализации был вновь перенесен на 2021 г.).

В военной космонавтике происходят похожие процессы. Развертывание американской системы ПРО пока ограничилось созданием перехватчиков наземного базирования — «очень высоких зениток». Проекты создания космического компонента ПРО, возродившиеся было в середине 2000-х гг., пока не нашли практического воплощения. Не лучше обстоят дела и с противоспутниковым оружием — Россия и США пока работают с исследованиями 1970-х гг., КНР испытала в 2007 г. систему первого поколения. Замораживание ракетно-космических программ великих держав позволяет усомниться в наличии у них технологических ресурсов для нового прорыва в военно-космической сфере, хотя такой прорыв казался экспертам почти неизбежным в середине 2000-х гг. Большинство военно-космических проектов, реализовавшихся в 2009–2015 гг. в рамках американской программы «Быстрого глобального удара» признаны неэффективными.

Возможный прорыв может произойти только в области создания микроспутников весом менее 100 кг. Среди их задач в США официально называются инспектирование, сближение и стыковка с другими космическими аппаратами (КА). Малые габариты нового поколения КА-инспекторов отвечают новой военной концепции, название которой заимствовано из пчеловодства — «рой» (swarm). В США работы по ней активно ведутся применительно к боевым средствам различного назначения. Теоретически, некоторые из новых микроспутников (экспериментальная модель XSS-11) могут решать задачи перехвата в космосе. При этом легальным прикрытием манипуляций с чужими спутниками на орбите, скорее всего, станет необходимость борьбы с «космическим мусором». Для решения этой проблемы другим космическим державам действительно могут потребоваться «активные средства», способные уничтожать малые спутники. В том числе предлагается использование для этой цели лазеров, т.е. ОНПЭ как наземного, так и космического базирования.

Но даже реализация этих проектов остается дискуссионной. Она требует определенных технологических прорывов, которые могут и не быть достигнуты за ближайшие шесть лет. За этим скрываются глубокие проблемы. Космический прорыв 1960-х гг. стал возможен благодаря двум факторам. Во-первых, происходило широкое внедрение естественных и точных наук в советскую и американскую школу. Во-вторых, государство финансировало крупные проекты, которые не дают немедленных результатов. При всем внешнем различии СССР и США следовали этой модели до середины 1970-х гг.

Сегодня оба этих условия перестают действовать. Современные государства все менее способны к мобилизации ресурсов, преобладают гигантские бюрократические системы, которые неизбежно делятся на влиятельные «группы интересов». Важнейшим условием для деятельности таких групп выступает извлечение быстрой прибыли. Это создает естественные ограничения для развития долгосрочных затратных проектов по изучению космоса.

Другая проблема — изменение качества образования. Ученые фиксируют, что за минувшие 30 лет и в США, и в России, и особенно в странах ЕС упал уровень преподавания естественных наук. На смену традиционным лекционным и семинарским занятиям приходят «игровые методики» и «обучение навыкам». Результат не заставляет себя ждать — физики с тревогой отмечают, что за последние 50 лет в мире практически не было крупных открытий в области естественных наук, сопоставимых с достижениями первой половины ХХ в.

Теоретическим решением проблемы мог бы стать переход к кооперационному освоению космоса, а фундаментом для рывка — объединение американских достижений в области дальнего космоса с российскими в области ближнего. Но в условиях нарастания враждебности между великими державами такой вариант представляется фантастичным. Более реалистичным кажется перспектива нарастания военного соперничества в ближнем космосе. На фоне санкционной войны России и США это может поставить вопрос о сохранении даже МКС — единственно успешного на сегодняшний день кооперационного проекта в космосе.

Ключевые события в сфере кибербезопасности в 2018 г.

2018 год был богат на киберсобытия, предложив к своему завершению массу поводов для анализа и размышлений.

Сфера киберпреступлений

По отчетам Group-IB, в 2018 г. большинство киберпреступлений было совершено «прогосударственными» хакерами, а не финансово-мотивированными, как было в 2017 г. Как правило, цель прогосударственных хакеров — закрепиться в сетях объектов критической инфраструктуры (в первую очередь, в энергетическом секторе). Среди серьезных атак отмечается вывод из строя официального сайта Зимних Олимпийских игр в Пхенчане (атакован Olympic Destroyer). Если речь идет об атаках на банковский сектор, то здесь по-прежнему оперируют уже известные северокорейские фигуранты Lazarus и группировка BlackEnergy; все больший потенциал набирает группировка Silence.

В компании также отмечают, что Юго-Восточная Азия — самый активно атакуемый регион. Несмотря на то что страны региона выражают серьезную озабоченность сложившейся ситуацией и пытаются повышать свой уровень безопасности, качество диалога в регионе и проблемы, требующие решения, остаются на уровне ситуации 2010–2012 гг. в западных государствах. Учитывая, что последние уже разработали механизмы минимизации определенных уязвимостей и могут предотвращать многие атаки, злоумышленники идут на легкую добычу в менее защищенных странах.

Российский срез

2018 год стал третьим по счету кибергодом для России. 2016 г. открыл эстафету обвинениями в хакерских атаках и вмешательстве в американские президентские выборы, 2017 г. продолжил курс расследованиями, а 2018 г. подлил масла в международный огонь взаимного недоверия и подозрений. Продолжая тему киберпреступности, убытки от высокотехнологичных хищений за вторую половину 2017 г. и первую половину 2018 г. превысили 3 млрд руб. (и 53 млн долл.). 1 января вступил в силу Федеральный Закон о безопасности критической информационной инфраструктуры. Кроме того, в мае на базе госкорпорации «Ростелеком» был создан [1] центр компетенций кибербезопасности — национальный оператор отныне занимает более 70% рынка кибербезопасности в России. В функционал Центра ляжет целый спектр направлений: от мониторинга и реагирования на киберинциденты до разработки новых технологий и создания специализированных центров в коммерческом секторе и госорганах. За вопросы кибербезопасности в финансово-кредитной сфере ответственность возложили на Банк России.

Летом 2018 г. в России в полную силу вступил Федеральный Закон (ФЗ) №374 от 6 июля 2016 г. о внесении изменений в ФЗ «О противодействии терроризму» и другие законодательные акты Российской Федерации, связанные с борьбой с терроризмом (более известный как «закон Яровой»). Согласно Статье 15, организаторы распространения информации в Интернете обязаны хранить данные о фактах передачи текстовой, аудио- и видеоинформации, а также данные о пользователях в течение одного года с момента их осуществления. Содержание же сообщений должно храниться до 6 месяцев с момента их передачи. Имея эту информацию в своем распоряжении, операторы обязаны предоставлять ее уполномоченным органам по их запросу.

Резонансным событием стала блокировка мессенджера Telegram, проявившего невиданные способы увиливания от блокировок IP-адресов и продолжающего эффективно работать. Ситуация с доступом к мессенджерам беспокоит и власти, и правоохранительные органы. В октябре правительство одобрило [2] правила проверки пользователей мессенджеров: отныне мессенджеры обязаны проверять регистрацию номера у мобильных операторов, чтобы идентифицировать пользователей. Представители ФСБ, в свою очередь, заявляют [3] о необходимости контроля киберпространства спецслужбами, что позволит вести активную борьбу с киберугрозами и противостоять терроризму.

В вопросах международных инициатив проявилась серьезная динамика. Оба разработанных Россией документа по информационной безопасности сначала прошли процесс одобрения в Первом комитете ГА ООН и получили поддержку [4] значительного числа государств. В декабре Генеральная ассамблея ООН подавляющим большинством голосов одобрила предложенные Россией 13 принципов мирного поведения государств в интернете, к чему Россия стремилась два десятилетия. Как и ожидалось, западные государства высказались против.

Американские горки

В США тоже произошло немало событий, актуальных для повестки кибербезопасности. 2018 год привнес целый ряд доктрин, имеющих прямое отношение к киберсфере. В сентябре была опубликована новая стратегия кибербезопасности — один из самых ожидаемых документов года (кроме того, вышли два отдельных документа Министерства внутренней безопасности и Министерства обороны). Документ предполагает сдвиг к более проактивной и даже наступательной позиции, что пришлось по вкусу военным. Согласно документу, правоохранительные органы, связанные с Министерством обороны (Department of Defense), получают право совершать наступательные действия в киберпространстве (например, хакерские атаки в ответ на действия других государств). Президентский указ открыл [5] беспрецедентно широкие возможности для применения кибероружия — разумность этого шага вызвала очередные разногласия среди экспертов и населения. В этом контексте количество возникающих угроз может превысить количество решаемых проблем: операции под «прикрытием» (false-flag operations) создадут новый виток напряженности. Также подразумевается, что власти страны будут работать в тесном контакте с операторами основных объектов критической инфраструктуры для обеспечения наиболее высокого уровня кибербезопасности.

США обозначили источник бед в киберпространстве — ими стали КНДР, Россия, Китай, Иран и международные террористические группировки. Результаты расследования Р. Мюллера, которые так ждет американское общество, должны подвести определенный итог в деле о российском вмешательстве.

Своим растущим киберпотенциалом (как оборонительным, так и наступательным) США готовы [6] поделиться с союзниками по НАТО, если возникнет такая необходимость и поступит соответствующий запрос от стран Альянса. В Организации также планируют [7] создать отдельный центр для координации действий НАТО в киберпространстве.

США не остались в стороне международных инициатив, предложив свой проект резолюции ООН как, разумеется, альтернативный российскому документу. В Первом комитете Генеральной Ассамблеи одобрили и этот проект (в основном в поддержку высказались традиционные союзники США). Таким образом, диалог по нормам поведения государств в киберпространстве получил свежий старт с большим количеством активно вовлеченных игроков (в уезжающий поезд также успела запрыгнуть Франция, составившая альтернативный проект [8] киберкодекса).

Киберопасности — 2019 и взгляд в будущее

По прогнозам [9] Group-IB, в 2019 г. хакеры не снизят своей активности, а для реализации крупных операций и атак им придется проводить еще более серьезную работу. В компании считают, что в результате активной работы по поиску и аресту членов крупных преступных группировок (преимущественно из КНДР: Cobalt, Anunak и др.) аффилированные лица будут создавать новые группировки, меняя страны и регионы и копируя тактики друг друга. Так как на данный момент специализированными организациями и компаниями выявлены «почерки» ключевых фигурантов, такой расклад приведет к еще более сложному процессу атрибуции. Первые зачатки подобной деятельности видны уже сейчас — американской компанией FireEye было выявлено [10], что северокорейские хакеры использовали в коде русский язык, чтобы запутать следствие при расследовании.

Ожидается, что под особый удар попадет рынок криптовалют. Также под большую угрозу попадают частные дома, домашние роутеры и системы хранения данных. В качестве потенциальных целей для атакующих в Group-IB выделяют производителей материнских плат и поставщиков программного обеспечения для государственного сектора (там, как правило, плохо выстроены системы безопасности). В компании CISCO особую опасность видят в растущей угрозе DDoS-атак, осуществляемых через подключенные к Интернету домашние устройства (Internet of Things, IoT).

В будущем более серьезные угрозы ждут сектор критической инфраструктуры (учитывая, что на проработку таких атак уходит ощутимо больше ресурсов) и направления, связанные с применением технологии искусственного интеллекта. Глава Сбербанка Герман Греф предупредил, что в 2022 г. потери от кибератак могут достичь [11] 8 млн долл.

Кибербудущее России и США

Несмотря на заявления В. Путина и Д. Трампа о важности киберповестки в двусторонних отношениях, прорывов ожидать не приходится. Российская сторона неоднократно заявляла, что ждет от США ответных действий на предложенные инициативы (в том числе в рамках ООН). По заявлениям [12] МИД России, «кибермяч» находится на стороне США.

С американской же стороны позиция носит выжидательный характер: должны быть оглашены результаты работы специального прокурора Р. Мюллера и представлены доказательства вмешательства России в выборы в США. Так как тема вмешательства напрямую завязана на вопросы кибербезопасности, дальнейшие шаги будут обусловлены результатами упомянутого выше процесса. Пока что политические лидеры США подчеркнуто избегали бесед на эту тему, дабы не повлиять на исход промежуточных выборов. Интересно, что выжидательная позиция не помешала публикации целого ряда позиционных документов.

Весной 2018 г. Россия заявила [13], что не будет предоставлять Вашингтону каких-либо односторонних гарантий кибербезопасности и невмешательства во внутренние процессы и выборы в частности. Учитывая сложившуюся внешнеполитическую обстановку, ожидать от США инициативы по достижению каких-либо договоренностей в сфере кибербезопасности, по меньшей мере, наивно. Вероятнее всего, ситуация продолжит развиваться в текущем формате, либо перерастет в статус многозначительного молчаливого недоверия.

Кибертематика была затронута и в российско-британских отношениях. Премьер-министр Великобритании Тереза Мэй пригрозила [14] использовать кибероружие в рамках ассиметричного ответа на действия России. Вероятность того, что Соединенное Королевство действительно осознанно пойдет на повышение градуса накала в двусторонних отношениях при помощи киберинструментов очень мала. Основной причиной для такого расклада дел станет дежурная отговорка про Brexit, который приближается с высокой скоростью, оставляя все меньше времени для маневров по адаптации экономики и юридической базы для дальнейшего функционирования государства и его сотрудничества с ЕС.

Глобальное сотрудничество

В 2018 г. продолжились активные попытки России «провести» глобальную конвенцию по обеспечению международной информационной безопасности. В 2019 г. разумно ожидать продолжения начатой дискуссии на площадке ООН, однако легких переговоров здесь ожидать не стоит. Во-первых, другие государства выступили с альтернативными предложениями. Во-вторых, Россия по-прежнему находится в заложниках у неблагоприятной внешнеполитической обстановки. Пока что Россию западные государства рассматривают в первую очередь как источник угроз, а не потенциального партнера (разумеется, с традиционными союзниками дела обстоят иначе). Кроме того, кибертематика стала весьма тонким вопросом для каждого отдельно взятого государства, что прослеживается даже в разногласиях по деталям среди стран коллективного Запада. Продвижение темы глобальной конвенции или соглашения логично и ожидаемо в перспективе 5 лет: не исключено, что странам удастся договориться после новых раундов работы ГПЭ и выявления еще большего количества общих угроз. Сложно определить, будет ли это видоизменная форма российских предложений, предлагаемый США вариант или всецело новый документ. Похвален сам факт нового раунда переговоров по теме, которая за последние три года получила официальный статус токсичной.

Также можно ожидать обновление киберстратегий ряда государств — многие из них были разработаны во времена другого Интернета и других киберугроз. Так, новая стратегия необходима Индии, Японии и целому ряду стран ЮВА, которые серьезно отстают по формату работы с киберпроблемами по сравнению со странами Запада. Нельзя недооценивать влияние Китая на общую повестку дня: западные государства уже с подозрением относятся к производимому в КНР программному обеспечению и прогосударственным хакерам. Вероятнее всего, этот тренд получит развитие в следующем году.

Обзор последних месяцев

На фоне взрывного роста популярности алгоритмов «глубинного обучения», ставшего возможным из-за не менее взрывного роста доступных параллельных вычислительных мощностей, исследователи расширили спектр решаемых компьютером задач в области распознавания образов и логического вывода. Новые возможности позволяют не только решать «игрушечные» задачи вроде известного ребуса о волке, капусте, и козе, но и автоматически проверять функциональную корректность программ; не только распознавать почерк, но и с уверенностью отличать людей в толпе.

Крупнейшим внедрением ИИ-технологий за последние месяцы можно считать разворачивание системы «социального кредита» в Китае [1], где в единой базе данных интегрируется весь массив государственного наблюдения о гражданине, и на основе этой информации принимаются решения о предоставлении услуг либо об уделении этому гражданину повышенного внимания со стороны государственных служб безопасности. Впрочем, подобные системы скоринга существовали и ранее, но сфера их применения, как правило, ограничивалась банковской сферой и решениями о предоставлении кредита или сдачи в аренду недвижимости [2]. Кроме того, в них использовался крайне ограниченный набор информации о человеке.

На этом фоне неудивителен возросший социальный интерес к общественно-политическим последствиям внедрения технологий машинного обучения и алгоритмического принятия решений. Так, ведущие институты исследований проблем международных отношений вроде стокгольмского СИПРИ проводят международные конференции по влиянию искусственного интеллекта на стратегическую стабильность [3], активисты по всему миру, в том числе выдающиеся представители ИТ-индустрии и науки призывают остановить внедрение ИИ в военных системах [4]. Таким образом, проблема создания не просто «умных», но ещё и «дружественных» роботов из относительно маргинальной области перешла в мейнстрим исследований, посвящённых искусственному интеллекту.

С технической точки зрения вопрос доверия компьютеру трансформировался в вопросы «Как можно обмануть алгоритм?», «Как можно доказать, что алгоритм не даст себя обмануть?» и «Как не дать алгоритму воспроизводить те стереотипы, которые закладывают в него данные?». Оказалось, что обманывать классификаторы на данный момент проще, чем создать помехоустойчивые программы, созданием которых занялись одновременно несколько крупных исследовательских групп.

Прогноз на ближайшие 5 лет

Развитие ИИ-технологий и их постепенное проникновение во все сферы жизни породили общественный запрос на две вещи: во-первых, объяснение критериев, по которым машина принимает то или иное решение и классифицирует объект на экране так, а не иначе, а во-вторых, устойчивость ИИ-алгоритмов к небольшим изменениям входных данных. В принципе, это два аспекта одной и той же проблемы недоверия общества к решению глобальных вопросов машиной, принцип работы которой во многих случаях сложно объяснить, а дать гарантии работоспособности ещё сложнее. Особенно остро этот вопрос стоит как минимум с момента введения в строй китайской системы «социального кредита». Для решения этих вопросов, во многом способных определить роль ИИ в будущем, исследователи сконцентрировались на двух родственных направлениях: объяснимый ИИ (eXplainable AI, XAI) и доказуемый ИИ (Model Checking AI). Связанные фундаментальные исследования можно найти в области статистики: так, одна из «горячих» тем на текущий момент — поиск закономерностей и причинно-следственных связей в наблюдениях.

Объяснимый ИИ

Это понятие объединяет исследовательские усилия, направленные на дополнение суб-символических, т.е., работающих на уровне манипуляций с числами, а не на уровне логического вывода, алгоритмов, какими и являются такие популярные классификаторы, как нейросети и машины опорных векторов (Support Vecor Machines, SVM), способностями к символическим рассуждениям [5]. В идеале это должно выглядеть так: визуальный классификатор распознаёт объект на фотографии как кошку не только на основании работы нейросети, производящей на выходе значения «кошка, собака, ёж», но и на основании логических заключений вроде «пушистое, трёхцветное животное, с треугольными ушами и длинным хвостом, значит кошка» — данные для которых в теории должна поставлять некая начальная классификация с помощью несимволического анализа фотографии. Конечной целью данного предприятия считается создание классификаторов, способных логически обосновать свои выводы пользователю. В итоге ожидается, что сами алгоритмы станут более устойчивыми к попыткам манипуляции, и станет возможным формальная, математически доказательная аргументация о правильности классификации. Также конечный пользователь сможет лучше оценить результат работы алгоритма, если последний предоставит семантическое обоснование своего решения [6].

Всеобъемлющее решение такой задачи станет шагом на пути к общему ИИ как минимум в плане способности к человекоподобным рассуждениям. На данный момент сложно оценить требуемые для таких способностей аппаратные мощности.

В этой сфере исследований наука стоит в начале пути и ещё не очень понятно, какой из существующих либо создаваемых подходов окажется более удачным и практически реализуемым на существующих аппаратных мощностях. Можно с уверенностью заявить, что в ближайшие годы одной из исследовательских групп удастся создать рабочий прототип. При этом неясно, окажется ли он тем прорывом на пути к сильному ИИ и какие сложности встанут на его пути. Возможно, что создание рабочих высокопроизводительных алгоритмов окажется невозможным.

Доказуемый ИИ

С этой же целью, но несколько другими методами работают группы исследователей, рассматривающие текущие ИИ-алгоритмы и стремящиеся формально доказать их свойства либо модифицировать их так, чтобы было возможно эти свойства доказать. Во вторую категорию входят стремления создать нейросети, устойчивые к изменению входных данных (классификаторы, для которых можно будет доказать свойство «если во входных данных изменится не больше десяти процентов пикселей, то результат классификации не изменится») [7]. Это актуальная проблема, так как на данный момент нейросети можно заставить изменить классификацию объекта, изменив изображение на входе так, что для человеческого глаза изменение будет незаметным. Первая категория исследований же расширяет сферу применения методов из области автоматических доказательств для использования в новом контексте. К примеру, для простых проблем вроде управления тележкой со стоящей на ней вертикально палкой можно формально доказать, что алгоритм управления не даст палке упасть [8]. Однако до доказательства свойств более сложных нейросетей с большим количеством параметров ещё далеко.

Отдельно надо упомянуть о таком аспекте, как «алгоритмическая справедливость». Недавний случай в компании Amazon [9] вскрыл два факта: во-первых, ИИ-технологии активно применяются в бизнес-процессах; во-вторых, их качество зачастую напрямую зависит от качества данных на входе: если в тренировочных данных предпочтение отдавалось сотрудникам одного пола, то несложно предположить, какой вывод сделает классификатор. Можно ожидать, что в будущем от алгоритмов классификации потребуют удовлетворения определённых стандартов «справедливости», в том числе, возможно, и на законодательном уровне. Здесь ситуация будет зависеть от общественного запроса и может различаться в зависимости от стран: так, в Европе очень вероятны законодательные требования к использованию ИИ при кадровых и схожих решениях, а в развивающихся странах такие требования скорее маловероятны.

Можно ожидать, что рост вычислительных мощностей сыграет на руку исследователям и позволит доказывать всё более сложные свойства всё более сложных алгоритмов. Кроме того, вероятно, что в ближайшие годы будет создана алгоритмически эффективная модель устойчивого обучения — на текущий момент попытки разработать устойчивый алгоритм упирались в высокую алгоритмическую сложность программ, требующую огромных временных затрат по сравнению с их «неустойчивыми» собратьями» [10]. При развитии оптимистического сценария помехоустойчивые алгоритмы будут не только созданы в лабораториях университетов, но и быстро найдут коммерческое применение — в некотором роде это зависит и от давления со стороны общественности и законодателей.

Новые возможности

Наиболее очевидным развитием темы ИИ станут новые возможности применения этой технологии в социально-экономической сфере. Поиск аномалий в данных для проведения аудита уже давно и не без успеха автоматизируется [11], и будет логично увидеть эти методы на вооружении правоохранительных органов, активно внедряющих машинное обучение в целях предсказания очагов преступности. Предыдущие попытки внедрить подобные методы не приносили желаемых результатов [12], и остаётся надеяться, что следующие поколения моделей будут работать лучше, учитывая, что военные разных стран стараются использовать ИИ в том числе чтобы распознать намерения противников.

С растущей способностью ИИ решать всё более общие задачи возможно развитие, похожее на успех алгоритмов для решения логических формул и целочисленной линейной оптимизации. То же может произойти с популярными концепциями из мира ИИ: так, вполне возможно использовать нейросети там, где точные вычисления слишком затратны или там, где само моделирование проблемы связано с затруднениями. В качестве примера приведём задачу распознавания препятствий в реальных условиях: загрязнения, естественные и искусственные помехи усложняют моделирование задачи (уже не говоря о решении), что даёт повод задуматься о решении задачи с помощью «волшебной палочки» нейросети.

Описанная выше идея не только теоретически интересна, но и является центральной в алгоритме «глубинного обучения с подкреплением» [13]. Вместо аналитического моделирования поведения сложной системы используется нейросеть, которая должна из достаточного количества примеров понять структурные свойства данной системы (скажем, игры Го), и использовать это знание для экстраполяции на незнакомые ситуации. Есть все основания полагать, что использовать глубинное обучение можно не только для обыгрывания человека в Го, но и для расчёта и оптимизации параметров управления сложных технических систем. Однако может оказаться, что некоторые системы слишком сложны для нейросетей, и тогда придётся потратить гораздо больше времени и сил, чтобы решить проблемы их управления.

Отдельно стоит вспомнить о возможном применении ИИ-технологий для понимания человеческих механизмов восприятия и поведения. С концептуальной точки зрения, даже отрицательные результаты в создании машины, мыслящей по-человечески, помогают понять образ человеческого мышления, отвечая на вопрос, чего же не хватает. В плане более практического применения изучение особенностей человеческого восприятия помогает создавать аудиовизуальные эффекты, неотличимые человеком от реальности. Индустрия развлечений не без интереса смотрит на новые технологии, уже позволяющие создавать очень близкие к реальности видео, где выражение лица одного человека переносится на изображение любого другого лица [14].

Перспективы сильного ИИ

Завершим прогноз самой интересной темой с наиболее неоднозначными перспективами — созданием сильного ИИ или «суперинтеллекта». Во многом вопрос возможности создания сильного искусственного интеллекта неразрывно связан с вопросом о том, что же такое интеллект. На сегодня многие составные части того, что мы можем назвать интеллектом, уже доступны: есть алгоритмические методы ориентации в пространстве [15], принятия решений в условиях неуверенности [16], распознавания образов и поиска закономерностей в данных. Чего же не хватает? Можно рискнуть и предположить, что недостаёт пяти важных компонентов: автономного дообучения в рабочих условиях, интеграции известных методов в единое целое (пусть успехи Boston Dynamics [17] и сокращают этот дефицит), вычислительных мощностей либо высокопроизводительных алгоритмов для быстрого замыкания цикла наблюдения и действия, сформулированной цели для общего ИИ и понимания, зачем нужен общий ИИ. Для того чтобы решить две последние проблемы, исследователям нужно ответить на все те вопросы, которые беспокоят философов за всё время существования человечества. В худшем случае, впрочем, до решения философских проблем может не дойти: это произойдет, если вычислительная техника встанет перед порогом производительности и сильный ИИ окажется слишком медленным.

Мир в 2019 году

В мире продолжится усиление позиций правых партий, а также всех партий консервативного толка, выступающих за ограничительные меры в сфере миграции в развитых странах. Вне зависимости от успеха таких партий и их роли в национальных парламентах и правительствах общий градус настороженности по отношению к потокам беженцев и недокументированных трудовых мигрантов продолжит расти. В этой связи возможно появление новых инициатив в сфере защиты границ как со стороны национальных правительств развитых стран, так и межгосударственных объединений (ЕС). Несмотря на оптимистичные перспективы подписания в Марракеше Глобального договора о безопасной, упорядоченной и легальной миграции в декабре 2018 г., это не остановит привлекательные для мигрантов страны в формировании новой системы безопасности на границах и переходу к более селективным формам приёма и отбора как трудящихся-мигрантов, так и тех, кто переселяется на постоянное место жительства. Это увеличит риски укрепления и расширения сетей теневых посредников по нелегальному перевозу мигрантов в страны Западной Европы и США и постепенному росту числа недокументированных мигрантов в этих странах. Также существуют риски роста теневой экономики за счёт неформальной занятости мигрантов, незаконно пересекших границу.

РФ в 2019 году

РФ проходит острую фазу сокращения населения в трудоспособном возрасте, поэтому с высокой долей вероятности можно прогнозировать, что в 2019 году будут предприняты новые меры по снятию барьеров для трудовой миграции в Россию. Так, например, будет усиливаться сотрудничество с Узбекистаном — самым значительным донором рабочей силы для нашей страны. Ожидается усиление взаимодействия двух стран в миграционной сфере, и, возможно, снятие части барьеров для трудовых мигрантов из Узбекистана в России.

Учебная миграция в Россию, вероятно, расширится за счёт притока иностранцев в российские учреждения среднего профессионального образования (СПО). Это направление уже появилось в новой концепции миграционной политики. Вместе с тем такое расширение масштабным не будет: российские учреждения СПО к массовому приёму иностранцев не готовы.

Усиление контроля за режимом регистрации по месту жительства, введённое летом 2018 г., в 2019 г. будет иметь несколько негативных эффектов:

— усилятся риски роста коррупции, связанные с продажей и покупкой фальшивых регистраций (часто арендодатели уклоняются от регистрации трудовых мигрантов при сдаче им жилья в аренду);

— ухудшится доступ детей-мигрантов в детские сады и школы, так как электронная запись в эти образовательные учреждения подразумевает указание регистрации по месту жительства, а фальшивые регистрации в случае попытки их использования родителями детей-мигрантов сразу обнаруживаются при сверке с официальными базами данных;

— снизятся шансы на получение гражданства РФ у тех мигрантов в России, кто в силу разных причин воспользовался услугами теневых посредников и получил фальшивую регистрацию.

Несмотря на все негативные эффекты миграции, не нивелируемые в России с помощью адаптационных и интеграционных программ (на которые в 2019 году не планируется выделять бюджетные средства), риски, связанные с миграцией (терроризм, «утечка умов», рост ксенофобии и мигрантофобии) на 2019 год не очень актуальны.

Мир до 2024 года

В связи с усилением цифровизации мировой экономики наиболее острая конкуренция и в США, и в ЕС развернется за специалистов в области IT и компьютерных технологий.

Экологическая миграция будет приобретать всё больший размах, и беженцы из стран с экологическими (а значит и с экономическими) проблемами будут расти в количественном отношении, стараясь на легальной и нелегальной основе достичь развитых стран и/или соседних стран. Речь идёт как о странах, на которые повлияет повышение уровня мирового океана (например, Бангладеш), так и о регионах Центральной Азии с засушливым климатом.

Если политика международных организаций, занимающихся различными аспектами миграционных процессов (МОМ, МОТ, УВКБ ООН), будет развиваться в том же ключе, что и сегодня, их роль и авторитет продолжат падать. С другой стороны, НПО, которые всё чаще выходят на прямой контакт с национальными правительствами, глобализируются, создавая свои сети как для внутренней, так и международной работы. Они станут более серьёзными акторами не только при оказании прямой помощи разным типам мигрантов, но и при консультировании властей разных уровней, национальных правительств и межгосударственных объединений.

Число международных учащихся перестанет расти так быстро, как это происходило в последние десятилетия. С одной стороны, Индия и Китай, из которых ехало учиться в другие страны больше всего студентов, привлекли большие инвестиции в свои университеты и резко повысили качество образования. Поэтому средний класс в этих странах предпочитает обучение детей на родине. С другой стороны, в США и Австралии, а с недавних пор и в Нидерландах, Швейцарии и Швеции, снизили усилия по привлечению иностранных студентов ввиду более консервативных взглядов на миграцию в этих странах в последние годы. В Великобритании поток иностранных студентов (преимущественно из европейских стран) приостановил Brexit. Таким образом, государства, ранее поставлявшие иностранных студентов, развивают собственные вузы, а страны-экспортеры высшего образования вывели учащихся-иностранцев из приоритетов своего развития.

Страны Европы из-за старения населения будут испытывать дефицит рабочей силы, поэтому конкуренция за нее, в особенности квалифицированную, постепенно будет нарастать. С другой стороны, постепенное старение населения европейских стран также повлечёт за собой расширение сферы заботы и рост числа домашних работников. Если в случае квалифицированной рабочей силы трудящиеся-мигранты из неевропейских стран будут конкурировать на рынке труда с местными специалистами стран Западной и Восточной Европы, то в случае домашних работников ниша сферы заботы почти полностью останется за внешними мигрантами не из ЕС. Это подтверждает пример выходцев из Молдовы и Украины, которые находят себе рабочие места в странах Западной Европы уже не первое десятилетие.

В среднесрочной и долгосрочной перспективе мигранты из Африки, стран Большого Ближнего Востока по-прежнему будут стремиться к переселению в страны Европы. Активные боевые действия на Большом Ближнем Востоке, которые велись в последние десятилетия, миновали свою острую фазу, однако их экономики сильно пострадали и не являются привлекательными для возвращения беженцев. Выезд в Европу из стран Большого Ближнего Востока будет также идти по линии воссоединения семей. Особые риски для европейских стран несёт в себе и миграционный поток из Африки. Высокая рождаемость, ограниченные возможности для трудоустройства на родине, туманные перспективы для экономического роста большинства стран региона в будущем, а также постоянно улучшающаяся и совершенствующаяся транспортная инфраструктура — это те факторы, которые обуславливают движение потоков мигрантов в Европу из Африки. В 2009 г. общая численность население Африканского континента составила 1 млрд человек, а уже к 2040 г. оно достигнет 2 млрд чел. и его рост продолжится. Мигранты из этого региона осознанно устремлены в Европу и их движение, как и движение из стран Большого Ближнего Востока, в условиях ограничительных мер со стороны европейских стран со временем приведёт к увеличению рисков терроризма: далеко не все эти мигранты смогут полностью легализоваться, найти постоянную официальную работу и жить на достойном уровне по сравнению с коренными жителями европейских стран. Часть из них войдут в группу риска, будут уязвимы для вербовки радикальными и террористическими группировками.

Страны Европы не смогут эффективно противостоять этому бесконтрольному передвижению, но могут к нему подготовиться, разрабатывая и совершенствуя планы управления миграционными потоками, чтобы максимально смягчить негативные эффекты. Мы уже наблюдаем резкое увеличение финансирования на охрану границ ЕС и повышенный интерес к развитию возможностей реадмиссии мигрантов в страны, из которых они прибывают в Евросоюз. Эти практики будут развиваться и совершенствоваться.

В то же время программы помощи развития уязвимым государствам со стороны развитых стран не будут настолько эффективны, чтобы решить вопрос постоянного пополнения последних мигрантами.

Усиление присутствия правых партий в системах власти стран Западной Европы в последние годы позволяет также с большой степенью уверенности прогнозировать постепенное расширение национальных полномочий стран ЕС по регулированию миграционных потоков, а также сокращение легальных возможностей для прибытия в европейские страны трудящихся-мигрантов из государств как не входящих в ЕС, так и, возможно, из стран Восточной Европы, уже вошедших в ЕС. Такое положение дел приведёт к постепенному росту числа недокументированных мигрантов и уходу «в тень» тех ниш экономики, которые сегодня притягивают зарубежных трудящихся-мигрантов: строительство, домашний труд, сельское хозяйство, гостиничный бизнес, общепит, уборка улиц и офисов и т.д. [1] «Правый крен» также заметен и в США, и с этим фактом будут считаться в среднесрочной перспективе.

РФ до 2024 года

Спрос на иностранную рабочую силу в России приводит к постепенному ослаблению требований к иностранным трудящимся-мигрантам. Это убедительно доказывает и новая концепция миграционной политики до 2015 г. от 2018 г. Патент как инструмент легализации занятости для иностранных работников из стран СНГ в России можно признать ослаблением контроля, а в отношении трудящихся-мигрантов из стран ЕАЭС требования ещё лояльнее: патенты им получать не требуется. Условия, затрудняющие для иностранной рабочей силы выход на российский рынок труда, будут упрощаться и в дальнейшем.

Тем не менее в последние годы в России устоялся контролирующий, а не экономический подход к управлению миграционными процессами, хотя он и ослабляется со временем. При этом наблюдается консервация текущей ситуации, характеризующейся значительным теневым сектором экономики и коррупции в миграционной сфере. Ужесточение системы регистрации (уже давно не эффективной системы миграционного контроля в России) создаёт почву для дальнейшего роста коррупции в сфере миграции и общему усложнению легализации трудовых мигрантов в России.

Так, даже в рамках ЕАЭС наблюдается усиление теневых отношений и расширение серой зоны в российской экономике. Хотя работники из Киргизии в России уже не должны приобретать патенты для работы, они прибегают к услугам теневых посредников для покупки фальшивой регистрации по месту жительства, так как арендодатели не регистрируют их в съемном жилье.

В среднесрочной перспективе усилятся риски распространения туберкулёза и ВИЧ в России среди трудящихся-мигрантов из ЕАЭС, так как отмена патентов привела к снижению уровня контроля за этими опасными заболеваниями среди них в России.

В среднесрочной перспективе сохраняющийся уровень коррупции в миграционной сфере ещё больше усложнит управляемость миграционными процессами и законсервирует теневые ниши занятости для трудящихся-мигрантов. В свою очередь это спровоцирует переход значительной части трудящихся-мигрантов в России от адаптации к условиям неформальной работы, к укреплению и институционализации уже сложившихся теневых практик вокруг миграции.

Отсутствие интеграционных программ, официальной специализированной инфраструктуры и сервисов для обслуживания мигрантов разных типов (в первую очередь для трудовых мигрантов) усиливает риски роста социального недовольства в российском обществе и укрепления параллельных сообществ мигрантов в России, что препятствует единству российского общества.

Как и в Европе, в среднесрочной перспективе рост рисков терроризма следует ожидать и в России, т.к. и в нашей стране положение значительного числа мигрантов непростое, а условия труда тяжёлые.

В долгосрочной перспективе (8–10 лет) существуют риски радикализации в двух форматах: с одной стороны, рост радикализации российских националистов, а с другой — радикализация как трудовых мигрантов, так и россиян иностранного происхождения, в том числе выросших в России детей мигрантов, представляющих собой уязвимую группу для радикальных групп, в том числе религиозных. Свидетельства реальности таких рисков россияне уже наблюдали не раз. В качестве примера можно привести выступления в Москве на Манежной площади, использование «мигрантского фактора» при конфликте вокруг собственности в Бирюлёво, а также теракт в петербургском метро, вербовка на территории России радикалов из числа мигрантов для службы в ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная на территории России), возникновение «тюремных джамаатов», к которым присоединяются и иностранные граждане, отбывающие наказание в российских тюрьмах и т.д. Пока такие случаи единичны, но риски со временем будут нарастать. При этом в среднесрочной перспективе эти риски вряд ли будут реализованы. Немаловажным фактором при этом можно назвать то, что Россия — это страна мигрантов, у неё очень богатая мигрантская история и это даёт определённый запас прочности и иммунитета на ближайшее время.

Постепенное старение населения России, как и в других европейских странах, приведёт к расширению сферы заботы, рост которой в крупных российских городах уже показывают выборочные исследования последних 5–7 лет. Трудящиеся-мигранты пока находятся в конкуренции в этой сфере с местными работниками, зачастую тоже мигрантами, но внутрироссийскими. При этом, например, ниша ухода за пожилыми и больными людьми не вызывает большой конкуренции местных работников с приезжими, так как это тяжёлый труд, и местные работники неохотно на него соглашаются.

Нарастающая потребность в реиндустриализации России в условиях сокращения ресурсов молодёжи в предстоящие годы усилит дефицит квалифицированных и неквалифицированных рабочих и специалистов. Существует ряд проектов и направлений (Академгородок 2.0, модернизация и развитие ВПК, дальнейшее развитие АПК), которые потребуют подготовки дополнительной квалифицированной рабочей силы для российского рынка труда. С другой стороны, в среднесрочной перспективе в условиях дальнейшего сохранения санкционной политики и текущих сложностей для малого и среднего бизнеса продолжится эмиграция квалифицированных кадров — молодёжь будет искать для себя за рубежом лучшие условия для роста и развития, как минимум на временной основе.

Процесс замещающей миграции из стран бывшего СССР, поддерживающий демографический и экономический потенциал России, частично компенсирующей «утечку умов», будет продолжаться. Тенденции последних лет показывают некоторый рост числа иностранных студентов из стран ЕАЭС [2] . К сожалению, как уже было сказано ранее, не стоит ожидать значительный приток иностранцев в российские учреждения среднего профессионального образования, так как они не готовы к масштабному приёму иностранцев: это будет ограниченный поток, который может расшириться только при масштабной программе модернизации системы СПО.

С учетом структуры потока иностранной рабочей силы в Россию стратегически важным видится усиление сотрудничества в этой сфере с Узбекистаном, активно инициирующееся последним. Но ресурс Узбекистана за пределами 2024 года резко уменьшается. Постепенно экологическая миграция из Средней Азии (в частности, из того же Узбекистана) будет приобретать всё более важную роль.

Исследования показывают, что продолжается и даже ускоряется миграция из Сибири и Дальнего Востока в европейскую часть России и это усиливает региональный дисбаланс в распределении рабочей силы. Уже в среднесрочной перспективе необходимо предпринимать меры по поиску ресурсов и возможностей как для привлечения иностранной рабочей силы в Сибирь и на Дальний Восток, так и улучшения жизненных условий для россиян в этих регионах, чтобы снизить их отток в центральные регионы России.